ЗАМЕТКИ СТАРОГО ЛЕГАШАТНИКА . Об Алексее Владимировиче Камерницком.

Писать об Алексее Владимировиче мне и легко и трудно. Легко потому, что я знал его почти пятьдесят лет. Трудно же потому, что по многим кинологическим вопросам мы с ним придерживались заметно разных, порой диаметрально противоположных взглядов. Последнее иногда перерастало если не во вражду, то в некоторое отчуждение друг от друга. Иногда это отчуждение удавалось быстро преодолевать, иногда нет. Так или иначе, большая часть жизни этого незаурядного человека прошла у меня на глазах, поэтому написать о нем я должен.

Он рано потерял родителей, рос и воспитывался в семье дяди – Сергея Алексеевича Северцова, сына известного биолога-эволюциониста академика Алексея Николаевича Северцова.

Сергей Алексеевич, доктор биологических наук, был не только крупным ученым, но и заядлым охотником. Прекрасный стрелок, он не расставался с ружьем во время многочисленных и длительных экспедиций на территории чуть ли не всей страны – на Кольском полуострове, в Крыму, Казахстане, на Кавказе, Урале и др. Именно от него перенял Камерницкий страсть к охоте. Еще в предвоенные годы он с ружьем и спаниелем часто бродил по подмосковным лугам и болотам.

А потом началась война. В начале 1944 года 18-летний Алексей Камерницкий был призван в армию и направлен в краткосрочное военно-инженерное училище, готовящее младших офицеров. Окончив училище, он участвовал в боевых действиях в составе инженерных частей Второго Белорусского фронта, был награжден орденом Отечественной войны. После победы над Германией был направлен на Дальний Восток, где и закончил войну, когда Япония капитулировала.

После войны Камерницкий демобилизовался и поступил в МГУ на химический факультет. По окончании МГУ в 1952 году он стал работать в Институте органической химии им. Н.Д. Зелинского в Москве, где и трудился до последних дней жизни. Здесь он получил ученую степень кандидата, а затем доктора наук, звания профессора и заслуженного деятеля науки Российской Федерации. Область его научных исследований – биология стероидных гормонов, органических соединений, в частности витаминов, регулирующих процессы жизнедеятельности организмов. За разработку научных основ физико-химической эндокринологии ему в 2004 году была присуждена престижная премия имени академика М.М. Шемякина. Он автор нескольких сот научных публикаций, имел более 30 авторских свидетельств и патентов.

Такова его общественная биография. Кинологическая же биография началась в 1958 году, когда совместно с братьями Шостаковскими – Вячеславом и Станиславом, – работавшими в этом же институте, он на заднем дворе институтского здания построил вольер для смычка русских гончих. С этими гончими сотрудники и охотились несколько лет, показывали их на выставках. Кстати, Вячеслав Михайлович Шостаковский (1935 – 2002) стал впоследствии крупным кинологом, знатоком английских сеттеров. Какое-то время мы вместе с ним делали журнал «Охота».

Познакомился я с Алексеем Владимировичем в 1962 году на кинологических курсах в Московском обществе охотников. К этому времени он вместе с супругой, Ириной Михайловной Медведевой, завел легавую собаку – шотландского сеттера Ярвика, названного так по фамилии ученого-биолога откуда-то из Скандинавии. Инициатором обзаведения легавой собакой стала Ирина Михайловна: Камерницкий все же больше интересовался гончими.

Об Ирине Михайловне мне известно мало. Знаю, что в начале 1942 года она добровольно пошла на фронт, служила сперва санитаркой, затем санинструктором в составе одной из стрелковых дивизий Северо-Западного фронта. Здесь она встретилась с будущими Героями Советского Союза М. Поливановой и Н. Ковшовой, девушками-снайперами, погибшими в бою под Старой Руссой в августе 1942 года. Кстати, как-то в конце 1960-х годов во время охоты в Новгородской области мы оказались близ деревни Коровитчино, где похоронены девушки-снайперы, и по настоянию Ирины Михайловны разыскали вместе с ней их могилу и положили цветы к небольшому обелиску. Могила располагалась не в самой деревне, а на поляне в лесу и была довольно запущена.

После войны Ирина Михайловна окончила биофак МГУ, работала в Зоологическом институте (ныне Институт проблем экологии и эволюции им. А.Н. Северцова) в лаборатории академика И.И. Шмальгаузена, где занималась вопросами теории эволюции организмов, со временем защитила кандидатскую, а затем и докторскую диссертации.

Матушка Медведевой, насколько я ее помню, была идейной, убежденной коммунисткой, и такая фанатичность вызывала к ней невольное уважение. Меня предупреждали, чтобы я случайно вырвавшимися словами ее не раздражал. Впрочем, встречался я с ней всего два-три раза. Помню, однажды я высказал сомнение в необходимости ввода наших войск в Афганистан, осуществленного в то время, так получил резкую отповедь. По ее словам, эту страну нужно было оккупировать раз и навсегда, иначе она станет основным поставщиком наркотиков в Россию. Теперь видно, что в чем-то она была и права.

Так вот. На курсы кинологов Московского общества охотников меня и И.М. Медведеву рекомендовала секция любителей шотландских сеттеров (у меня тоже был гордон), а Камерницкого – секция русских гончих. Мы окончили курсы, а в 1963 году получили первичные звания экспертов-кинологов.

Подружившись с Камерницкими что называется семьями, мы с супругой Ниной Викторовной Мамаевой стали часто бывать у них. Жили они тогда в Малом Власьевском переулке на Арбате на втором этаже старого деревянного особняка. Интересно, что когда этот дом, пришедший в ветхость, стали ломать, то Камерницким предоставили громадную квартиру в новом 14-этажном доме, сооруженном напротив, в этом же переулке (тогда он назывался улицей Танеевых). Им бы радоваться, но они не смогли там жить: им там казалось неуютно, не по-старомосковски, вызывающе современно, а низкие потолки давили. Очень скоро они переехали в старый дом на улице Веснина (ныне Денежный переулок), там же на Арбате, в довольно мрачную, но казавшуюся им уютной большую квартиру.

Когда я впервые попал к ним (это случилось еще на улице Танеевых), то поразился количеству книг. Их были тысячи и тысячи. Книги стояли и лежали везде: в стенных полках, в шкафах, на столах, на креслах и стульях, на полу, на подоконнике. Книжные интересы супругов были всесторонними – от античных авторов до современных детективов. Они не обзаводились, правда, столь модными в те времена подписными многотомиями, зато у них можно было найти прижизненные издания наших классиков, много переводной литературы самой разнообразной тематики, бездну литературы по их специальностям, а также множество книг и альбомов по искусству, которым особенно интересовалась Ирина Михайловна. Она с гордостью показывала мне приобретенную в антикварном магазине на Арбате копию рафаэлевской «Мадонны Грандука», выполненную известным болонским художником Гвидо Рени.

На их охотничье-кинологической литературе нужно остановиться особо. Не знаю, были ли у них какие-либо книжные раритеты, но вот охотничья периодика, мне кажется, была представлена целиком – от «Журнала коннозаводства и охоты» до полного комплекта журналов «Охота и охотничье хозяйство», включая губернские охотничьи издания 1920-х годов. Как-то Камерницкому стало известно, что в Приокско-террасном заповеднике один из научных сотрудников продает старые охотничьи книги и журналы. Алексей Владимирович загорелся и попросил меня помочь ему с доставкой приобретенного в Москву. Дело было зимой. Помню, от Серпухова мы добирались туда поздно вечером на попутной машине и прибыли к цели почти уже ночью. До утра мы с хозяином разбирали его библиотеку, а утром двинулись в обратный путь, нагруженные двумя неподъемными рюкзаками и чемоданом старой охотничьей литературы. Приобретал книги и журналы Камерницкий до последних дней жизни и был, по-видимому, в 1990 – 2000-е годы единственным человеком в стране, который не только выписывал буквально все по охотничьей тематике, но и прочитывал все от корки до корки. Эрудиция его в вопросах охоты и кинологии была колоссальна.

К охотничьим ружьям особой страсти он не испытывал. Конечно, у него было два или три очень хороших ружья (предпочитал он импортные бокфлинты), но коллекционером ружей он не сделался.

Увлекался он, помимо собаководства и книг, только, пожалуй, книжными знаками – экслибрисами. Он был членом Московского клуба экслибрисистов, собирал экслибрисы известных книжников, сам вырезал штампы из линолеума. Насколько я помню, у него были даже экслибрисы, изготовленные кем-то из мастеров «Мира искусства» – то ли М.В. Добужинским, то ли Г.И. Нарбутом.

По работе он иногда бывал за рубежом и дважды привозил оттуда щенков-гордонов. Как турист он за границу не ездил никогда, предпочитая, подобно всякому русскому интеллигенту-природолюбу, среднюю полосу России с ее августовскими росами и сентябрьским мелким осенним дождиком.

После окончания кинологических курсов мы очень часто стали вместе ездить на охоту. Вологодская, Калининская, Новгородская, Владимирская области, Рязанщина были нами обысканы с шотландскими сеттерами практически полностью. Часто к нам присоединялся его сын Дмитрий, а также двоюродный брат – Алексей Сергеевич Северцов, ныне профессор МГУ, тоже поклонник шотландских сеттеров. Естественно, нередко разговоры заходили об истории этой породы и о ее тогдашнем состоянии. А состояние это в 1950 – 1960-е годы было в Москве, надо признать, аховое.

В послевоенные годы секцией любителей шотландских сеттеров в племенной работе были допущены две ошибки. Первая заключалась в ограничении племенной деятельности собак, ввезенных в это время из-за границы, а их было около десятка, причем некоторые с родословными. Руководил тогда секцией Виктор Васильевич Петров, по профессии инструктор мотоспорта. Человек малообразованный, он любил порассуждать о племенном деле в животноводстве вообще и в собаководстве в частности. Как-то при обсуждении плана вязок гордонов он коров симментальской породы назвал сентиментальными, а доберман-пинчеров – либерман-чинперами. Вот его шедевр: «Если сентиментальную корову повязать сентиментальным быком, то разве щенки будут не сентиментальными, а какими-нибудь либерман-чинперами?». Он упорно подозревал в зарубежных собаках что-то нехорошее («они все подобраны на помойке») и как огня боялся пускать их в племя. Это привело к резкому сужению генофонда породы, а она была уже сильно заинбридирована. Причем, и это вторая ошибка, она была заинбридирована на принадлежащего самому В.В. Петрову кобеля Каро III, не передававшего потомству рабочие качества, а передававшего экстерьерные недостатки и злобность. Число гордонов на московских выставках упало тогда до 18-20, в поле ежегодно выставлялось 5 - 6 собак, диплом второй степени был редкостью.

Мы, будучи членами секции, устроили в ней в 1964 году революцию. Нам удалось доказать любителям гордонов неправильность и пагубность проводимой в секции племенной работы. В.В. Петров был отстранен от руководства племенным делом. Мы с Камерницким, И.М. Медведева, а также известный натасчик легавых собак Сергей Сергеевич Телегин вошли в бюро секции. Председателем бюро был избран отставной военный Сергей Иванович Тряшин, но после его трагической гибели в 1966 году председателем был избран я и оставался на этом посту до 2000 года. Состав бюро оказался работоспособным, дружным и за полтора десятилетия вывел породу на одно из первых мест среди пород легавых собак Москвы и области. Значительно увеличилось количество гордонов, улучшились их рабочие качества и экстерьер.

В немалой степени этому способствовал Алексей Владимирович. Худощавый, энергичный и подвижный, с неизменной «беломориной» в зубах, слегка картавящий, он легко вступал в контакт с окружающими и, несмотря на все его степени и звания, воспринимался ими как «свой». Многие даже звали его просто: Леша. Страстно увлеченный собаководством, он смог сплотить тех владельцев шотландских сеттеров, кто хоть немного интересовался полевой работой с собаками, и организовывал с ними совместные выезды в поле для тренировки и натаски.

В конце 1960 – начале 1970-х годов Камерницкий стал почти что штатным председателем оргкомитета московских областных состязаний легавых собак. Его настойчивость, инициативность, хорошие организаторские способности обеспечивали безукоризненно четкое проведение состязаний. В те годы на состязаниях можно было встретить крупных кинологов-легашатников: Б.А. Калачева, А.В. Гусева, С.В. Мейснера, В.К. Сомова, А.В. Гавемана, А.А. Мейдмана, И.А. Найденова, С.И. Кремера и других. Все они соглашались, что при Камерницком порядок на состязаниях обеспечен.

Был у него и один недостаток, который с годами усиливался. Встретив с чьей-либо стороны несогласие с его взглядами, он быстро «закипал», начинал сыпать доводами и доказательствами своей правоты, к сожалению далеко не всегда безупречными с точки зрения фактов и логики. «Остывал» он быстро, но когда после спора ему указывали на недостатки его доказательств, он пожимал плечами, как бы говоря: «Иначе вы ничего бы не поняли», оставаясь при своем мнении. Постепенно это стало отталкивать от него некоторых. Видимо, именно по этой причине он никогда не избирался в какой-нибудь общественный совет – ни в Московском обществе охотников, ни в Росохотрыболовсоюзе, ни в Минсельхозе, за исключением довольно позднего введения в состав кураторов Всероссийской родословной книги охотничьих собак, где ему поручили контролировать запись шотландских сеттеров. Мне кажется, именно поэтому он так и не получил звания эксперта-кинолога всесоюзной категории, хотя имел для этого все основания – теоретические и практические знания, богатый опыт, эрудиция у него были исключительными.

Мешали ему иной раз в общении с окружающими и присущие многим интеллигентным людям комплексы. Так, он не мог иногда сдержаться и не продемонстрировать свое превосходство в знаниях, употребляя непонятные слушателям давно забытые охотничьи термины. Рассказывая, например, о собаке на выставке, он вдруг называл верхнюю часть ее головы сурной, а спину легавой – степью. Ложные ребра он мог назвать сарными, а глаз –зазором. Худую собаку, привередливую, по словам владельца, к корму, он, с пониманием кивая головой, называл скабежливой. Верхние части мышц бедра он называл почками, а распущенные лапы – «с коготками в поле». Ошибок здесь нет, слова эти существовали, но непреодолимая страсть к частому их употреблению без комментариев, вызывала у слушателей недоумение и какой-то внутренний протест. Некоторым казалось, что такая навязчивая демонстрация знаний имеет целью унизить слушателей. Добро, если бы их произносил какой-нибудь древний бородатый дед, но слышать их из уст современника было странно. Алексея Владимировича стали все реже и реже приглашать судить на выставках. А ведь «глаз» эксперта-кинолога у него был очень и очень неплохой. Он прекрасно видел все достоинства и недостатки выведенных собак и расставлял ринг безукоризненно, давая в заключение подробнейшие пояснения по каждой собаке.

В середине 1970-х годов секция пополнилась новыми увлеченными породой и активными людьми. В состав бюро была избрана Татьяна Львовна Муромцева, дочь известного гидробиолога академика Льва Александровича Зенкевича, тоже биолог. Она была супругой не менее известного ученого – орнитолога Владимира Евгеньевича Флинта и привела в секцию их сына – Михаила Владимировича, который тоже вошел в бюро и был назначен помощником Камерницкого в полевой работе. Другим помощником был назначен художник А.Д. Шмаринов. С гордоном Чарли вошла тогда в секцию известная актриса Людмила Гурченко. Несколько ранее в секцию пришел и еще один широко известный охотничьему миру человек – ученый и писатель Юрий Алексеевич Ливеровский, профессор МГУ, державший тогда шотландского сеттера. Как-то нам с Камерницким пришлось прийти Юрию Алексеевичу на помощь. Дело в том, что его соседка по лестничной площадке, вздорная и грубая особа, подала на него в товарищеский суд, существовавший тогда при ЖЭКах, с требованием ликвидировать собаку, которая, якобы, вызывает у нее аллергические приступы. Мы с Камерницким пришли на этот суд и доказывали, что через стены и двери аллергены проникать не могут. В общем, суд рекомендовал им помириться. Однако даму понесло, и она начала устраивать скандалы непосредственно у дверей квартиры Ливеровского и его супруги. В конце концов, насколько я помню, тихим и интеллигентным пожилым людям пришлось собаку (ее звали Рената) отдать.

Возвращаясь к секционным делам, вынужден с сожалением констатировать, что введение в бюро секции двух крупных биологов, к тому же женщин, ни к чему хорошему не привело. Камнем преткновения (или яблоком раздора) стало племенное использование потомков давно угасшего гордона Телл-Каро IV. Здесь придется вернуться лет на пятнадцать назад.

В 1961 году председатель бюро секции В.В. Петров выписал из норвежского питомника, принадлежащего Р. Лессфельду, щенка-гордона, которого назвал Телл-Каро IV. Кстати, этот Лессфельд в 1990-х годах приезжал в Москву на выставку собак и, будучи президентом Норвежского гордон-клуба, вручил мне памятный вымпел этого клуба. Он довольно хорошо говорил по-русски, и когда я поинтересовался, откуда у него знание языка, он, помявшись немного, ответил, что в старые годы он был руководителем внешней разведки Норвегии по Советскому Союзу.

В 1962 году Телл-Каро был повязан с чемпионом Радой старейшего члена секции С.С. Телегина. Вскоре выяснилось, что у половины щенков появившегося помета неправильный прикус. На этом основании и Алексей Владимирович и Ирина Михайловна категорически настаивали на исключении потомков собак с неправильным прикусом (а они появились, несмотря на противодействие секции) из племенного использования. Татьяна же Львовна объясняла обилие неправильных прикусов гетерозисом при встрече резко неродственных кровей и утверждала, что со временем этот недостаток исчезнет. Позже ее правоту Медведевой и Камерницкому пришлось признать. В книге «Охотничье собаководство» (1990) они пишут: «Повышенное число потомков с неправильным прикусом отмечено… у детей ч. Телл-Каро IV. Эти отклонения в дальнейших генерациях вошли в норму, что свидетельствует о проявлении “отрицательного” гетерозиса». Но в те годы между двумя уважаемыми учеными женщинами началась сначала тайная, а затем и явная война. Бюро распалось на два лагеря, деловые обсуждения постепенно стали перерастать в свары.

Я тогда был председателем бюро и хотя в общем-то придерживался точки зрения Камерницкого и Медведевой, не мог пойти на их категорическое требование изгнать из бюро не согласных с ними. «Мир же и согласие» мне восстановить не удалось. Да и вряд ли это было возможно при наличии серьезных принципиальных расхождений во взглядах. Разрешить проблему должно было общее собрание секции.

Оно состоялось в 1981 году. Собравшиеся вывели из состава бюро Медведеву, оставив в бюро Муромцеву и Камерницкого, поручив ему полевую работу. Однако Алексей Владимирович, солидаризуясь с Ириной Михайловной, от работы самоустранился, а вскоре стал регистрировать собак в Военно-охотничьем обществе (ВОО), к чему стал склонять и других членов московской секции. Вскоре он вообще перешел в это общество, где какое-то время был председателем коллегии экспертов-кинологов, а впоследствии получил звание почетного члена ВОО.

С этого времени наши пути примерно на десятилетие разошлись. И Камерницкий и Медведева были обижены на меня, не осознавая, что диктаторским мерам не место в общественной организации, построенной только на бескорыстном интересе к кинологии.

Вскоре произошло событие, которое снова нас сблизило. В начале 1990-х годов Алексей Владимирович был на три года дисквалифицирован как эксперт-кинолог (он к тому времени имел звание эксперта всероссийской категории), мне же объявили строгий выговор. Что же случилось?

В стране долгое время охотничье собаководство курировало Министерство сельского хозяйства, вернее существовавшее при нем Главное управление охраны природы, заповедников и охотничьего хозяйства (Главприрода). Это Управление создавало всесоюзный кинологический совет и центральную квалификационную комиссию. Существовали эти общественные структуры еще с конца 1950-х годов. В разное время руководили ими работники Главприроды Б.Д. Хоботов и И.А. Максимов. Старшим кинологом был А.П. Мазовер. Кинологический совет готовил к утверждению различные нормативные документы (стандарты, правила, методики и т.п.), квалификационная комиссия присуждала звания экспертов-кинологов.

Во время «перестройки», точнее в 1989 году, Министерство сельского хозяйства было ликвидировано и руководство охотничьим собаководством перешло к Росохотрыболовсоюзу. Здесь был создан Всероссийский совет по охотничьему собаководству, а затем Российская федерация охотничьего собаководства (РФОС), имевшие свой президиум, одним из первых шагов которого стало решение о создании совместно со спортивными и любительскими организациями собаководов Всесоюзной кинологической федерации с целью вхождения в дальнейшем в Международную кинологическую федерацию (FCI). Решение было принято по инициативе В.Г. Гусева, Ю.А. Чернышова и И.Д. Перельмитера при поддержке А.А. Улитина (указываю их пофамильно, ибо страна должна помнить своих «героев»).

Вот тут-то в охотничьем собаководстве началась буря. В разных изданиях в течение первой половины 1990-х годов появилось более ста публикаций, авторы которых категорически возражали против решения, принятого президиумом РФОС. Кинологи доказывали, что вхождение в Международную кинологическую федерацию, занимающуюся в основном декоративными собаками, и подчинение ее стандартам, правилам и регламентам приведет к деградации рабочего охотничьего собаководства России. В 1993 году в десятом номере журнала «Охота и охотничье хозяйство» появились две статьи: «Сохранить тысячелетние традиции» А.В Камерницкого и принадлежащая мне «Наши охотничьи собаки». Одна из тем статей – критика решений президиума РФОС.

Почему-то наши статьи этому президиуму особенно не понравились. Реакция была мгновенной: на спешно собранном заседании нам были вынесены вышеназванные наказания. Мне, вообще-то, это показалось смешной мышиной возней, а Московское общество охотников в знак полного пренебрежения к решениям РФОС тут же ввело дисквалифицированного Камерницкого в главную экспертную комиссию очередной московской выставки охотничьих собак и присвоило ему звание почетного члена общества. Однако Алексей Владимирович спустить издевательства не смог: он воспринял событие серьезно. И начались наши с ним совместные приключения в разных инстанциях.

Поскольку на обращения в президиум РФОС председателя правления Московского общества охотников И.В. Величкина и руководства Военно-охотничьего общества о несправедливости наказания ответов не последовало, мы отправились в Фонд защиты гласности.

Принял нас президент этого Фонда Алексей Константинович Симонов, сын известного поэта. Он внимательно выслушал нашу историю и тут же написал письмо на имя президента РФОС А.А. Улитина, в котором указал на недопустимость преследования за критику. Ответа на это письмо ни нам, ни Симонову не последовало. Тогда Алексей Владимирович настоял на походе в суд. И только по постановлению суда постыдное решение было отменено. Извинений нам, однако, так и не принесли.

Камерницкий был нетерпим к несправедливости, а также умел держать слово. Вот еще один штрих к его биографии, характеризующий, кстати, и общественную систему того времени.

В середине 1970-х годов были мы с ним на охоте под Бежецком и остановились в деревне с интересным названием Воронья нога. Местный егерь пожаловался нам, что его сына, учащегося бежецкого техникума, несправедливо осудили, и добиться пересмотра приговора никак не удается. По словам егеря, сын состоял в добровольной народной дружине по охране общественного порядка, что было распространено в то время. Дежуря как-то вечером в центре города, они с напарником увидели, что возле ресторана двое молодых людей повалили на землю какую-то девчонку и бьют ее ногами. Сын егеря, будучи физически сильным, растолкал хулиганов, поднял девчонку на ноги, и та в слезах убежала. Молодые же люди, посулив дружинникам всяческие кары, вернулись в ресторан.

Через пару дней милиция взяла егерского сына прямо с занятий и направила в СИЗО. Вскоре состоялся суд, на котором егерь присутствовал. Истцом выступала избитая девица. По ее словам, пьяный дружинник напал на нее и сильно поколотил (видимо, кто-то активно запугал ее). Показания же самого дружинника и его напарника суд во внимание не принял, не вызвав на суд ни хулиганов, ни возможных свидетелей. Не принял также суд во внимание и положительную характеристику подсудимого из техникума. Парню дали пять лет.

Откровенно говоря, мы не поверили егерю, даже когда он предложил свое объяснение случившемуся. Возмущенный Камерницкий пообещал приложить все старания, чтобы справедливость восторжествовала.

По возвращении в Москву он через сложную цепочку знакомств вышел на одного из членов Верховного суда СССР, имевшего охотничью собаку. Тот, выслушав рассказ, пообещал организовать пересмотр дела в порядке надзора.

Прошло, однако, несколько месяцев, и этот высокопоставленный судья признался, что сделать что-либо не в силах. Выглядел он при этом очень смущенным. И тут Камерницкий вспомнил версию старого егеря: хулиганы, избивавшие девчонку, были работниками бежецкого горкома комсомола, то есть относились к касте «неприкасаемых». Такова была судейская система в то время в нашей стране. Впрочем, вероятно, она и сейчас такая же.

В начале этих заметок я указал, что у нас с Алексеем Владимировичем были определенные разногласия по некоторым вопросам собаководства. Свести их, в сущности, можно к двум пунктам: во-первых, речь шла о принципах организации племенной работы с собаками и, во-вторых, об оценке некоторых элементов работы легавой собаки в поле.

Алексей Владимирович искренне считал, что племенная работа с породами охотничьих собак должна строиться на директивных циркулярах ответственных лиц, избранных секциями, без учета мнений и желаний владельцев собак. Он доказывал, что только грамотные племенники, хорошо разбирающиеся в законах наследственности и знающие общее состояние породы в том или ином племенном центре, могут наиболее правильно составить племенной план подбора пар. Он доказывал, что только такой подход обеспечит развитие породы в нужном направлении в интересах будущих владельцев собак. Он считал, что отступление от этих принципов пагубно для породы.

Откровенно говоря, я был с ним согласен, но понимал, что идти по такому пути – утопия: в любительском деле не место диктату. Ведь каждый владелец собаки, прочитав пару брошюр по собаководству, непременно начинает считать себя знатоком и авторитетом. И если ему приказывают что-то, противоречащее его взглядам, обязательно считает это неверным. Как следствие, он либо уходит из коллектива, либо не пускает свою собаку в разведение, что плохо в обоих случаях.

Выход из этой ситуации один: нужно учитывать пожелания владельцев собак, если эти пожелания более или менее приемлемы. В случае же их полной неприемлемости нужно терпеливо и внятно стараться доказать собаководам причины этой неприемлемости. Конечно же, этот выход был хорошо известен и Камерницкому и Медведевой, но вот идти по такому пути они не смогли. Будучи людьми высокообразованными, они не могли просто и доходчиво, не забираясь в дебри генетики и хромосомной наследственности, разъяснять простым собаководам их заблуждения. Да и в ряде случаев они просто не хотели этого делать, считая, что и так все понятно. Это стало приводить к конфликтам и разладу в секции.

Что же касается наших расхождений во взглядах на оценку рабочих качеств легавых собак на испытаниях, то они сводились по сути к одному, но достаточно серьезному вопросу. Речь шла о природе пустых стоек у собак. Кажется, о чем тут спорить? Сделала собака пустую стойку – получай диплом меньшей степени. Однако на всем протяжении разведения легавых у нас в стране эта тема неоднократно затрагивалась и на страницах охотничьей периодики, и в книгах. Алексей Владимирович упорно отстаивал точку зрения, что этот недостаток, являясь в какой-то степени наследуемым, все же скорее обусловливается ошибками, допущенными натасчиком, чем пороками нервной системы собаки. Отсюда следует, что жестко карать за это собаку нельзя. Я же считал и считаю, что пустая стойка – в основном следствие слабости нервной системы собаки, что обязательно наследуемо, и подходить к оценке этого порока нужно достаточно строго. Мы часто обменивались репликами по этому поводу в прессе, приводили доводы в свою пользу, но к единому мнению так и не пришли. И дело тут не только в теоретическом споре. Разные взгляды на природу пустостойства отражались на проектах правил полевых испытаний легавых, в разработке которых мы участвовали, что уже прямо касалось интересов всех владельцев собак, а также судеб пород собак в целом.

Когда я работал в журнале «Охота», Алексей Владимирович часто приходил в редакцию и мы спорили с ним до хрипоты, приводя мнения разных авторитетов о пустых стойках, вспоминая случаи на полевых состязаниях, вспоминая собственные охоты и собственных собак. Говорили и о будущем пород, будущем охоты. Камерницкий остро переживал развал охотничьего собаководства в стране после вступления в Международную кинологическую федерацию, осуждал растаскивание собак по разным клубам и клубикам, констатировал упадок племенной работы, декоративизацию собак. Он высмеивал экспертов, проводивших экспертизу собак на зоотехнически абсурдных шоу-выставках, называя их наперсточниками. Горестно качая головой, он предрекал закат массовой охоты в России после перехода многих лучших угодий в частные руки. Иногда он приносил статьи для журнала; темы их были непременно злободневными и если содержали критику, то очень и очень тактичную.

В начале 2000-х годов здоровье его начало сдавать, к тому же серьезно заболела Ирина Михайловна (она скончалась в 2008 году). Его визиты в редакцию становились все более редкими. Но по-прежнему его можно было видеть на собачьих выставках, где он увлеченно обсуждал с собаководами стати той или иной собаки, вспоминая при этом предков этой собаки в пятом или шестом коленах родословной, а то и ранее.

В заключение надо остановиться и на его литературной деятельности в области собаководства. Кто-то, кажется С.А. Бутурлин, когда-то сказал, что в России много кинологов, но нет кинологии. Действительно, какие-либо исследовательские работы в этой области долго отсутствовали. Не было и каких-то обобщающих работ, не было методических разработок, не было даже серьезных книг. Публиковались, правда, журнальные статьи, посвященные вопросам теории кинологии, но это были именно журнальные статьи, то есть краткие и рассчитанные на массового читателя.

Первой серьезной публикацией стала книга Р.Ф. Гернгросса «Полевые испытания легавых собак», а также вышедший в это же время (т.е. в середине 1920-х гг.) Сборник Донского общества кровного собаководства («Сборник Докс'а»). В начале 1930-х гг. вышла книга Н.А. Ильина «Генетика и разведение собак». В этих книгах под вопросы собаководства подводилась уже какая-то теоретическая база.

Затем был перерыв, пока в 1952 году не вышел солидный том «Служебная собака», написанный коллективом авторов. За ним последовало «Охотничье собаководство» (1965, составитель А.В. Платонов) и сборник «Пособие по охотничьему собаководству» (1970), одним из авторов которого был А.В. Камерницкий. В соавторстве с Н.Н. Власовым в 1983 году он написал книгу «Легавые собаки», а в соавторстве с тем же Власовым и И.М. Медведевой – книгу «Охотничье собаководство» (1990). В 2003 году вышла книга «Полевые испытания охотничьих собак», написанная совместно с А.Ю. Матушкиным. Наконец, в 2005 году выходит книга Камерницкого «Охота с собаками на Руси X-XX вв.».

Надо признать, что последние две работы носят оригинальный, исследовательский характер, причем в «Охоте на Руси» автор, следуя примеру Н.И. Кутепова, привлекает множество первоисточников, не введенных ранее в научный оборот. Можно считать, что этими работами Камерницкий навсегда вписал свое имя в историю отечественного охотничьего собаководства.

Алексей Владимирович был ярким, творческим человеком. Он много сделал как для развития и совершенствования шотландских сеттеров в стране, так и для российской кинологии в целом.

Он скончался в августе, как раз перед открытием охоты, думая, видимо, о ней. Жаль, что его больше нет с нами.

Продолжение следует...